БАКУ /Trend Life/ - Прошло три года с кончины видного кинорежиссера и сценариста, лауреата Государственной премии, кавалера государственных орденов "Шохрат", "Шараф" и "Истиглал", народного артиста Эльдара Гулиева. Представляем читателям Trend Life эссе памяти Мастера – одному из шедевров его творчества "В одном южном городе" с ностальгическими нотками о старом Баку.
Фильму - шёпотом, городу - с любовью, себе - поздно…
Есть тишина, в которой живёт истина. Она не требует слов, не нуждается в аплодисментах. Она - как свет на подоконнике ранним утром, когда весь дом ещё спит, но уже дышит. Лишь немногие умеют её услышать. Лишь избранные могут передать её другим - не громко, не навязчиво, а так, как передают хлеб - тёплый, ломкий, нужный.
Эльдар Гулиев принадлежал к тем, кто не создаёт - а вспоминает. Не выдумывает - а возвращает. Он не снимал фильмы - он спасал невидимое. То, что уходит неслышно, растворяясь в голосах, в запахах, во взглядах, в вечернем дворе, в звуке воды, капающей из старого крана. Его искусство не было ремеслом - оно было хождением по грани между забытым и ещё живым.
"В одном южном городе" - не история и не сюжет. Это дыхание стены, на которой когда-то висел ковёр. Это шаги по двору, где радиоприёмники звучали, как молитвы, а тени деревьев знали имена всех, кто жил под ними. Это не взгляд назад - это способ остаться. Остановить исчезновение. Оставить свет в окне.
Нельзя пересказать то, что снял Гулиев. Потому что он запечатлел не событие, а чувство. Не город - а его душу. Не эпоху - а её след в глазах матери, что зовёт сына с балкона. В ржавом ведре у колонки. В вечернем чайнике на подоконнике.
Он знал: настоящее не уходит с грохотом. Оно просто перестаёт звучать. И тогда остаётся только тишина. Та самая. В которой всё и начинается.
И если ты однажды услышишь, как в этой тишине звучит знакомый голос - не пугайся. Это не память. Это город. Он ещё жив. Потому что кто-то однажды сумел его услышать. И показать - шёпотом.
Он знал, что всё настоящее ускользает не с громом, а с дыханием. Что боль не приходит с трагедией - она просто однажды садится рядом, как старый друг. И именно это он снимал. Он был последним кинопоэтом города, где даже воздух говорит с акцентом воспоминаний.
Гулиев не сочинял истории - он их выслушивал. Словно город сам шептал ему в ухо, как старик, оставшийся один во дворе. И он слушал. Не торопясь. С нежностью. С уважением к каждому слою времени, к каждому трещинному голосу, к каждому забывшему себя взгляду.
"В этом южном городе" - не о людях. О голосах. О тенях, которые перестали падать на стены. О табуретках, на которых больше никто не сидит. О платанах, чья тень помнит больше, чем мы.
Он просто смотрел - и показывал. Чтобы мы тоже посмотрели. Чтобы мы тоже вспомнили. Чтобы, может быть, хотя бы один раз, мы не прошли мимо. Смерть великого художника - это не утрата. Это обнажение. Мы вдруг понимаем, насколько мало осталось того, кто мог видеть мир так - без пафоса, но с достоинством. Без шума, но с глубиной. Эльдар Гулиев ушёл. Но его взгляд остался. В нас. В городе. В этой шепчущей тишине, которая теперь звучит чуть громче.
Он снимал Баку не как место. Он снимал его как душу. Душу, у которой давно нет прописки. Но у которой всё ещё есть запах, голос, свет в окне. Он снял город, который теперь живёт не в камне. Есть города, в которых не живут - а дышат. Их не рисуют на открытках и не описывают в туристических путеводителях. Их не показывают в новостях и не цитируют в учебниках по архитектуре. Они - как дыхание матери, которое ты больше не слышишь, но всегда знаешь, что оно было. Таким городом был и остался Баку в фильме Эльдара Гулиева. Нет, не в фильме - во взгляде, в интонации, в просвете между кадрами, где тишина громче слов.
Это город, где улицы не заканчиваются, а замирают. Где время не идёт - оно кружится, как чай в стакане с подстаканником. Где ничего не случается - потому что всё уже случилось, но мы это забыли. Гулиев не снимал сюжет. Он снимал тень от занавески, скользящую по полу. Он не искал героя - он позволял памяти просто быть. И она была.
Это эссе - не воспоминание. Это признание в любви. Позднее, стыдливое, несвоевременное. Точно такое, как и положено быть любви к городу, из которого мы уехали, но который никогда не уехал из нас.
"В одном южном городе" - фильм без даты. Он живёт в пространстве между "тогда" и "никогда". Его можно пересмотреть, но невозможно пересказать. Потому что там нет действий - только дыхание. Там нет диалогов - только интонации. Там нет мелодрамы - только слёзы, которые высохли до того, как упали.
Это город, в котором даже ветер говорит на двух языках. Где старики молчат как свидетели, а дети - как пророки. Где женщина на балконе знает, когда ты голоден, а сосед знает, как зовут твою первую любовь. Где всё пахнет так, будто только что вынули из памяти.
Ты смотришь этот фильм - и понимаешь: не важно, что камера показывает, важно - откуда она смотрит. А смотрит она изнутри. Из глубины. Из того самого места, где хранятся старые письма, платки с запахом духов, пожелтевшие фотографии и записки на полях.
Это не ностальгия. Ностальгия - это когда ты хочешь вернуться. А здесь - ты никогда и не уходил. Просто перестал слушать.
Помнишь, как вечером начиналась тишина? Не глухая, не угрожающая - а домашняя. Как будто город сам укутывался в одеяло. И где-то за стеной начинали шептать: не сплетни - воспоминания. Этот фильм - именно такой шёпот. Он не объясняет, он согревает. Не зовёт обратно - просто напоминает, что ты был, и ты есть.
И вдруг ты начинаешь слышать: как шуршит вишнёвое дерево под окном. Как звонко щёлкает выключатель у соседки. Как тихо ступает старик в вязаных носках. Эти звуки - музыка твоего детства. Твоего города.
Гулиев не искал красоты. Он искал правду. Но не ту, что гремит. А ту, что затаилась в углу двора, в тенях платанов, в старом радиоприёмнике, который больше не работает, но всё ещё стоит на подоконнике, потому что с ним легче дышать.
Он был летописцем не событий - а состояний. Не трагедий - а утрат без драмы. Не любви - а привязанности, о которой никто не говорит. Потому что она - как хлеб. Как воздух. Как свет в окне.
Когда ты сидишь и досматриваешь этот фильм, тебе не хочется аплодировать. Хочется выйти во двор. Просто пройтись. Посмотреть на табуретку, на которой уже никто не сидит. На окно, за которым горит свет, хотя там давно никто не живёт. Просто постоять. Просто вспомнить.
Это не грусть. Это благодарность. За то, что было. За то, что осталось. За то, что город не ушёл - он просто стал шёпотом. А мы стали теми, кто обязан его услышать.
Город не умер. Он - как письмо без обратного адреса, которое всё равно доходит. Он просто стал сложнее. Молчаливее. Скромнее. Он говорит теперь только тем, кто готов замедлиться. Присесть. Замолчать.
Фильм не просит слёз. Он предлагает вслушаться. В дрожание дерева на ветру. В дыхание спящего двора. В шаги, от которых не скрипят ступени, но шевелится память. Это кино - как старый чайник, в котором вскипает не вода, а чувства. Медленно. Почти незаметно. Но неизбежно.
А потом ты ловишь себя на мысли: ведь всё, что ты называл своим - не было твоим. Это было - города. Его голоса, его запахи, его вечерние фонари. И ты был лишь их носителем. Как старик, несущий в кармане платок, пропитанный духами умершей жены.
"Старость - это когда ты начинаешь понимать запахи", - сказал однажды мой друг. Может быть, фильм Гулиева - это и есть та старость, которую нужно принять не как утрату, а как откровение. Ты вдруг чувствуешь запах нагретого асфальта. Запах белья, высохшего на ветру. Запах зимы, когда всё пахнет детством.
И эти запахи - это и есть твой город. Он не в домах. Не в улицах. А в том, как ты, стоя у окна, ловишь их в пустом воздухе. И вдруг узнаёшь.
Я помню, как мы говорили: "Когда-нибудь мы вернёмся". Но никто не уточнил - зачем. Может быть, чтобы снова пройтись по двору, где детство закончилось не из-за возраста, а потому что кто-то закрыл калитку. Или потому что голос, зовущий с балкона, стал тише.
Может быть, чтобы простить себя - за спешку. За молчание. За то, что не дослушали рассказ соседа. За то, что не поинтересовались, как зовут ту женщину с третьего этажа, которая всегда мыла ступени.
Гулиев не рассказывал, как было. Он снимал - как есть. Без украшений. Без ностальгического фильтра. Без надрыва. Его кадр был честен, как хлеб. Как старое фото. Как взгляд отца, которого ты не понял, но теперь - понимаешь.
И я хочу сказать ему, как говорят только ночью, шёпотом, как молятся:
Спасибо, Эльдар муаллим!
За то, что смотрели на мир не как режиссёр, а как человек, знающий цену каждому мгновению. За то, что не пытались объяснить, а учили слышать. За то, что дарили кадр, как хлеб - не громко, но с достоинством. За то, что снимали тишину, как другие снимают войны - со страстью, с любовью, с благоговением.
Вы оставили нам не фильм, а способ помнить. Способ жить с сердцем, открытым не для будущего, а для настоящего. Способ узнавать себя - в голосах стариков, в окнах на закате, в полутоне, где всё настоящее прячется от суеты.
Вы не снимали город - вы спасали его. Не как спасают от разрушения, а как хранят от забвения. И в этом - великая миссия художника. Не быть громким, а быть верным. Не быть увиденным, а быть понятным.
Вы приручили наше воспоминание. Стали ответственным за нашу нежность. За нашу память. За наш шёпот, в котором живёт голос Баку.
И если есть небеса, где улицы пахнут чёрным чаем, где старые лавочки не пустуют, а разговоры звучат, как музыка - пусть там тоже звучит ваш фильм. Не на экране. В воздухе.
Потому что вы дали нам не кино.
Вы дали нам себя.
А значит - мы не забыли.
А значит - вы с нами.
А значит - город дышит.
А значит - всё ещё продолжается.
Подписывайтесь на наш канал в WhatsApp, и будьте в курсе главных новостей!